Видеть невидимое

У Любы есть притча: «Лежит камень на дороге. Кто просто мимо пройдет, кто, проходя, отопнет. Шел мастер великий, взял камень в руки свои и узрел красоту неземную. И трудом великим через камень черный вылилась любовь к людям...» К тем самым, что живут, как в саду камней, ничего не замечая в ежедневной суете.

Способность «видеть невидимое» (та самая экстрасенсорика, ставшая умелой аван­тюрой последних лет) - пусть это не покажет­ся странным - заложена в каждом из нас. Но уже в детстве нам ставят всевозможные огра­ничения. «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан» - и все: других оттенков, цветов как будто и не существует. Стоит ли удив­ляться, что мы воспринимаем человека, спо­собного это видеть, как нечто уникальное и спешим к нему за помощью?

Двенадцать лет тому назад Любовь сделала «открытие» - для нее было настоя­щим шоком, что люди, оказывается, не видят, например, внутренние органы, цвет болезни, цвет настроения, не чувствуют энергетичес­кие потоки... Что они лишены внутреннего знания, не слышат мир.

Рассказывала, как однажды, классе в девятом, шла с подругой по улице и увидела лежащего на земле вниз лицом человека - мало ли валяется разных пьяниц. Но четкое ощущение - сердечный приступ. Перевернула его, «запустила» сердце, сделала искусственное дыхание - откуда только знания взялись? К приезду «скорой» мужчина уже захрипел, отошел...

Рассказывала, как однажды просну­лась «в огне» - снилось, как взорвался поезд, как раскалился воздух, и люди дышали пламе­нем. Она же бежала с маленьким ребенком в спасительную низину (до сих пор следы ожо­гов на локтях). На следующий день пришло сообщение об ашинской трагедии.

Рассказывала, что любимый Челя­бинск - живой город, который дышит, который имеет свои цвета. Например, нежно-голубые вспышки над загсом... Хотя и с печалью гово­рит, что наш общий цвет - серый, в какие бы яркие одежды мы не одевались.

Рассказывала...
К своему центру милосердия КИЯ она шла очень давно, возможно, не осознавая - все вышло как-то само собой. Постоянные болезни в детстве - «это дается нам как испы­тание», жестокие школьные проверки: «действительно ли я теряю сознание или просто притворяюсь?» Затем педагогическое училище - «люблю детей, и не люблю с ними сюсюкаться» (своих - трое). Отсюда ее страст­ное желание вылечить бесплодие у женщин и радость рождения новой жизни. После училища - работа в садике - одна за всех на нищен­скую зарплату (как это у нас всегда бывает).. Потом вся страна прильнула к телеви­зору - исцеляться Кашпировским. Это было смешно, и я бы вполне согласился с тем журна­листом, который когда-то пришел к Любе брать интервью, чтобы написать... фельетон. Если бы не одна мысль: действительно ли мы уверены в том, что ЭТО не существует? Кстати, к ней так и приходят: кто-то из любопытства, кто-то желает опровергнуть и разоблачить, и очень немногие - за помощью, когда кажется, что выхода нет...

«Человека нельзя жалеть - иначе ему ничем не поможешь». Это я тоже знаю не по­наслышке. Попробуйте представить хирурга, у которого дрожат руки? Нужна особая сила, внутреннее знание, что ты делаешь так, как действительно нужно.

Эта сила собиралась ручейками в пол­новодную реку. Многое взяла от врачей, когда работала в поликлинике ЧТЗ на диагностике. «Нам тогда казалось, что еще чуть-чуть - и мы вылечим весь мир». Общая медицина, новые методики, разработки - все оттуда. Важно не только понимать, что ты обладаешь каким-то особым даром, нужно сделать его «профес­сиональным инструментом».

Остальное давали люди - каждый лично, со своим миром, со своими проблемами, которые нужно было решать. Очень многому научили инвалиды - «Когда человек не владеет своим телом - это страшно». Можно ли вырвать человека из инвалидной коляски? Можно ли бороться, когда другие говорят, что пора «оформлять инвалидность»? Можно ли выйти из той бесконечной депрессии, когда смерть становится единственным желанием? Можно...

Человека нельзя жалеть - иначе ему ничем не поможешь.
Она сама два раза была в состоянии клинической   смерти - видела, как расступается белая пелена с желтыми всполохами перед глазами; когда так отчетливы те, кого уже нет рядом; когда мир реальный совершенно переставал существовать, и тоненькая ниточка, связывающая с ним была готова вот-вот оборваться. Ощущение радости освобождения вдруг сменяется страшным сознанием, что все - конец - и если не сделать усилий, то уже не вернешься.

Поэтому она говорит, что не понимает устройство наших больниц, когда к человеку, впавшем у в кому, не пускают родственников. Если что и может его вытянуть, так это близкий человек, который сидит рядом, держит бес­чувственную руку, разговаривает, надеясь, что больной его слышит. И он действительно слышит...

«Видимое - временно, невидимое вечно», - так говорил апостол Павел. Из этой вечности и вырастал в ее притчах озаренный лучами солнца старец с сжатыми и твердыми губами и глубокими морщинами «Я про­водник сей... по жизни души я поведу вас...».

Есть хрупкое небесное зеркало - зер­кало, в котором отражается душа человека. В суетливом потоке нам некогда взглянуть в него, а подчас, на бегу, мы вообще можем не­ловким движением своих привычек и ужас­ного характера разбитьего вдребезги.

«Спасись сам, и через тебя сто спасутся», - говорил святой Серафим Са­ровский. Но мы упорно продолжаем жить своими «психами» - так она называет чувства зависти, ревности, обиды. Эти чувства мате­риализуются не только в действиях, но и в организме. Например, долгая обида вполне может обернуться спайками сосудов, а подта­чивающая женщину ревность может усадить ее в гинекологическое кресло.

Вообще, люди привыкли жить по законам смерти - сели в лодку и плывут, пока она не уткнется носом в тот берег, и когда грести бу дет уже поздно. Любовь бунтует. Верит в добро, когда другие не верят; дурит, когда другие чинно сидят в своих креслах; просто берет и бегает по людям, которым нужна помощь, когда остальные еще только рассуждают: дойдут ли их «милосердные деньги» до места назначения или нет и стоит ли участвовать в очередном «благотво­рительном марафоне».

Может быть, поэтому ее с детства при­тягивали образы Робин Гуда или Жанны д'Арк. Может быть, поэтому, пытаясь противостоять нашей обособленности и замкнутости на себе, она рисовала огромный и бесконечный кос­мос, а себя определяла как маленькую часть чего-то большого, гармоничного, целого...

Может быть, именно поэтому и запи­сывала она Кем-то свыше надиктованные строчки: «Исцеление не одного челозека - исцеление всего разумного. Приди к этому помыслами своими и делами. И тогда познаешь мир воскрешением...».